История войны и владычества русских на Кавказе. Георгиевский трактат и последующее присоединение Грузии. Том 3 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 133

– Как ты осмелился, ничтожный раб, явиться передо мною незваный? – спросил разгневанный шах.

– Недостойный раб твой исполняет волю своего повелителя, переданную мне устами Сафар-Али, – отвечал хан дрожащим голосом и низко кланяясь.

Шах позвал Сафар-Али.

– Когда я тебе приказывал звать Садык-хана? – спросил шах вошедшего.

– С полчаса тому назад.

– Лжешь, собака! – вскричал шах, направляя дуло пистолета в грудь Сафар-Али, но тотчас же опустил его…

– Не дерзнет червь ничтожный, – проговорив Сафар, – лгать перед Богом небесным и перед солнцем его земным! Может быть, злой дух обманул мое ухо, и я не понял приказания моего повелителя… Жизнь раба шахского в руках твоих.

– Если уши твои не умеют слушать, так они мне не нужны… Ступай! Пусть их отрежут!

Над Сафар-Али исполнили приговор повелителя…

Наступила ночь.

«Вперив взор в слабое пламя лампады, шах лежал на кровати, а душа его парила в пределах властолюбия и честолюбия; он мечтал об увеличении или упрочении своего державного могущества.

Вдруг он нахмурился, приподнялся на локоть и стал прислушиваться. Ему показалось, будто слышатся шопот и тихие рыдания.

Тревожно он кликнул своих нукеров. Они вошли. Сафар-Али был бледен, как привидение; голова его была обвязана окровавленными платками. Аббас-бек вошел с потупленными взорами…

– Ты смеешь плакать, как женщина, – сказал шах Сафар-Али, – когда тебе должно радоваться о великой милости, даровавшей тебе жизнь!.. А ты, Аббас, осмелился громко разговаривать около моей опочивальни и мешать моему сну… Вы оба лишние на земле, и с восходом солнца падут ваши головы. Есть еще несколько негодяев, подобных вам. Завтра наряжу я страшный суд над всеми и из черепов ваших сооружу минарет, выше минарета шамхорского… Вы слышали? Ступайте!..»

За наступлением ночи на пятницу, посвящаемую обыкновенно молитве, шах, по необходимости, отложил свой приговор до следующего утра. Уснул шах, но не спали его нукеры, знавшие о безвозвратности слов шаха. Надо было или терпеливо ожидать своей участи и наутро расстаться с жизнью, или порешить с виновником своих несчастий. Нукеры решились на последнее.

Вооруженные кинжалами, тихо вышли они в коридор и остановились за шелковым занавесом, закрывавшим вход в комнату властелина.

Глубокая тишина, неподвижность повелителя свидетельствовали о его крепком, непробудном сне.

«Осторожно коснулся Аббас занавеса, зашелестел шелк. Окостенела рука испуганного, дыхание замерло в груди его, а сердце забилось так сильно, как будто хотело разбудить спящую жертву. Убийцы обменялись взглядами. В этих взглядах выразилась борьба двух чувств, всегда нераздельных в человеке: чувств страха и самосохранения. Но борьба длилась недолго: чувство самосохранения восторжествовало.

Рука Сафар-Али смелее сжала занавес, и быстрый взгляд его проник во внутренность спальни. Огонек из серебряной лампады проливал слабое мерцание на шаха, погруженного в глубокий, спокойный сон.

Без шума скользнула по мягкому ковру нога, обутая в шерстяной чулок. Двое убийц, как грозные видения, стали у кровати обреченного их мщению.

Поднялся кинжал, сверкнул отражением слабого света лампады и глубоко вонзился в грудь спящего…

Шах приподнялся. Приложив руку к груди, он остановил на убийце угасающий взор и произнес:

– Несчастный! Ты убил Иран…

То были последние слова грозного шаха».

Взор его погас; голова тяжело упала на подушку.

«Судьба его свершилась…»

Так погиб Ага-Магомет-хан от руки собственных своих слуг, которых страшно тиранил. Убийцы, захватив все бывшие при нем драгоценности, в том числе и шахскую корону, отправились к Садык-хану Шекакийскому объявить о случившемся. Садык боялся поверить, предполагая в том обман, хитрость и желание Ага-Магомета испытать его верность. После долгих уверений и клятв Садык решился отправиться в дом, в котором помещался повелитель Ирана. Со страхом и трепетом переступил он страшный порог, а в это время Сафар-Али приподнял одеяло, под которым лежал бездыханный труп Ага-Магомет-хана. Первым делом Садыка было захватить сокровища и воспользоваться богатством убитого.

Весть о смерти Ага-Магомет-хана быстро распространилась по лагерю, и персияне бросились на грабеж, расхитили все имущество и вслед за тем, оставив Шушу, удалились в Персию.

Со смертью шаха признано было бесполезным оставлять русские войска в Грузии и им велено возвратиться на Кавказскую линию. В сентябре месяце наших войск уже не было в Грузии, и царь Ираклий лишился опоры для отражения внешних врагов и уничтожения внутренних раздоров страны.

Император Павел I с июня до декабря не давал никакого решения на просьбы грузинского царя. Князь Чавчавадзе несколько раз обращался к канцлеру и просил его поспешить ответом. В декабре канцлер отвечал на словах, что просьбы посла грузинского ныне удовлетворены быть не могут. Посланник благодарил за словесный ответ, но просил письменного и личного свидания.

Обещаясь оставаться во всегдашнем послушании, «как единоверные и приверженные к престолу православному», он спрашивал, существует или нет договор, заключенный между Россиею и Грузнею в 1783 году. Князь Чавчавадзе просил, в случае отрицательного ответа, разрешения нашего правительства приглашать в Грузию, по прежним обычаям, лезгин для лучшей защиты страны, которых и содержать на иждивении грузинского царя.

Просьба эта осталась также без ответа. Тогда посол обратился с просьбою к самому императору Павлу I, в которой высказал свое сожаление и жалобу, что ему не было объявлено годом ранее того, что Россия не может удовлетворить его просьбы.

«Тогда, – писал он, царь, – мой государь мог бы предпринять другие к сохранению царства своего меры.

Я же не могу позволить себе помыслить, чтобы ваше императорское величество могли царю, пришедшему с потомством его и народом в вечное Всероссийской империи подданство, повелеть такой дать ответ. Основываясь на святости обоюдных торжественных обязательств, царем моим и царством его нерушимо соблюденных, когда ни он, ни народ его не пощадили собственной крови своей в пожертвование оным, приемлю всеуниженнейшее дерзновение, по всем тем прошениям царя моего, сим беспосредственно напомнить и спросить: угодно ли тебе, великий государь, содержать оный трактат по-прежнему в своей силе и угодно ли будет дать царю моему, приведенному обязательствами того трактата в теснейшие обстоятельства, обещанную оным помощь? Или до времени, по каким ни есть причинам, того сделать не можно? Великий государь, удостой расторгнуть недоумение мое и ожидание всей Грузии милостивейшим на сие ответом, дабы царь мой и народ его, оставаясь в недоумении, в каком и я по сие время нахожусь, обетами того священного трактата не были доведены до совершенной гибели, и дабы он, имея свободу заключать с соседственными ему Азербайджанской области персидскими ханами и горскими Дагестана владельцами потребные к охранению царства его дружественные сношения и связи, мог приступить к оным, пребывая в душе своей вечно тебе верным и преданным…»